«Тем, кого боги хотят уничтожить, они сначала дают телевизор»

Костя, складывается такое впечатление, что непубличность и аполитичность – это твоя мировоззренческая позиция, которой ты придерживаешься в своем творчестве. Не мешает ли она тебе в «походе за славой»?

- Ты ошибаешься на счет непубличности и аполитичности. Если я отказываюсь быть популистом в своих произведениях, то это никак не означает, что я не являюсь гражданином своей страны и не принимаю посильного участия во всех процессах, которые происходят в общественной жизни. Просто я не сторонник стадного инстинкта. Потому что он стадный. И этим все сказано. К примеру, во время «помаранчевой революции» группа, как высказалась о них Оксана Забужко, «провинциальных литераторов» подписала письмо, в котором назвала русский язык «языком попсы и блатняка». Стадный инстинкт сподвигнул кружок наших литераторов работать во вред «помаранчевым» силам. Я тогда сочувствовал Виктору Ющенко и не мог допустить даже мысли, чтобы так глупо пиариться на теме президентских выборов, тем более, чтобы давать противоположной стороне такую благодарную тему для контрпиара, консолидирующего не только российский истеблишмент, но и русскоязычных жителей Украины.

Я после этого случая к таким коллективным письмам отношусь очень скептично. Лучше быть гражданином и не выпячивать этого. А свой скепсис по поводу всякого «подписантства» я выразил в том, что начал штамповать заявления от имени виртуального Комитета по защите минетов и детей. Вместе с Андреем Пидпалым мы поднимали и тему защиты украинского языка, и боролись против ура-патриотов, и даже отправили письмо в адрес Associated Press, в котором буквально послали их «на три буквы» за проявления украинофобии. К сожалению, нас быстро раскусили…

Вряд ли вы найдете в Украине аполитичного писателя. Но поэзия не приемлет конъюнктуры, она от этого разрушается. Мне лично доставляют удовольствие такие проявления публичной деятельности, когда можно способствовать снятию с должности какого-нибудь мелкого негодяя (крупного снять, к сожалению, почти нереально), защитить от своих же «помаранчевых» соратников средней руки бизнесмена… Мне нравится видеть быстрый результат и действенность сказанного слова.

В творчестве же я не пресмыкаюсь перед вкусами публики, не создаю форм, облегченных для ее восприятия. Это принципиальная позиция. Мне абсолютно все равно, как это будет сказываться на моем позиционировании как писателя в плане восприятия публикой.

Ты согласен с Ильей Кормильцевым, который, сравнивая украинскую и русскую современные поэзии, заявлял, что украинская поэзия, как, впрочем, и восточноевропейская, более локальна, чем русская? В основе этого, по его мнению, лежит (даже у самых «городских» украинских поэтов) некая ментальность крепкого крестьянина. А вот русская поэзия, по Кормильцеву, часто пытается оторваться от локального, в ней есть некий имперский размах, претензии на говорение не вовнутрь, а вовне.

- Кормильцев просто плохо знал современную украинскую поэзию. С таким же успехом я могу утверждать, что русская поэзия более унифицированная. Ну, а если серьезно, то в ней реально существует проблема выхолощенности языка, и никакой имперский размах не способен это компенсировать. Поэтов уровня Бродского сейчас в России нет. В Украине же до сих пор плодотворно работают поэты, чье значение для мировой поэзии еще предстоит надлежащим образом оценить. Я имею в виду Василя Голобородько и Станислава Вышенского. А украинские герметисты – это же вообще уникальное явление! Да, Кормильцев правильно подметил, что украинская поэзия больше направлена внутрь человека, более «человечна» что ли. Но это не означает, что она локальна. Поэты Киевской школы, Нью-йоркская группа поэтов и пришедшие им на смену киевские неоавангардисты выходят на высокий уровень абстракции, которая имеет отношение не к ментальности крепкого крестьянина, а к земле как квинтэссенции вечных ценностей.

Вся наша беда заключается в отсутствии денег и вообще вменяемой национальной культурной доктрины, а без этого очень трудно что-то доказать миру. Это ведь французы, немцы, финны и другие финансируют переводы ряда своих авторов на украинский язык, привозят к нам свои фильмы… Это ведь Россия выделяет из бюджета финансы на различные культурные импрезы за рубежом. Украина свою культурную самобытность никак не рекламирует, а ведь она выглядит на мировой культурной карте как terra incognita из-за того, что на протяжении всей своей истории была в подневольном состоянии. Впрочем, другие культуры, уверен, вообще не восстановились бы, если б около восьмидесяти процентов всех их писателей были расстреляны или замучены в тюрьмах, или же оказались в вынужденной эмиграции после Второй мировой войны. Так что у нас есть очень мощный потенциал, если мы, выжив как нация, даем еще мощный поэтический импульс.

Алексей Синченко, написавший предисловие к твоей новой книге стихов «Телескопы», считает, что твое творчество дистанциировано от новомодных слэмовских технологий. Как ты сам относишься к поэтри-слэму?

– Никак. Я не заигрываю с публикой. Синченко в этом смысле абсолютно прав. В поэтри-слэме существуют свои правила, есть заданные временные рамки. Допускается проза, речь, миниатюра, хип-хоп. На этих шоу есть свои модераторы. И главная цель всего этого действия - не обнародовать свое произведение, а понравиться публике.

Кстати, в Германии на одном из телеканалов еженедельно транслируют поэтри-слэмы. Слэмисты хотят получить славы больше, чем ее достойны за свои тексты и ужимки. Тем, кого боги хотят уничтожить, они сначала дают телевизор. Это сказал Артур Кларк. Если так уж хочется попасть в телевизор, то незачем заниматься литературой, лучше заняться журналистикой.

Мы с Андреем Пидпалым в свое время увлекались идеями Герберта Маркузе. Так вот у Маркузе есть специальный термин, обозначающий способ угнетения, применяемый современным обществом по отношению и к контркультуре, и к ее представителям. Репрессивная толерантность. То есть для подавления поэзии ее надо загнать в рамки. Пусть даже это будут рамки шоу. Но это же ограничения, которые она не приемлет. Единственный кордон для поэзии – это язык. Речь!

Ну, хорошо, считается, что у поэта должна быть героическая биография. Ты в этом отношении что-то предпринимаешь? Чтобы, скажем, быть похожим на Байрона…

- Кем считается? Эмили Диккинсон, к примеру, вела образ жизни старой девы. В ее биографии вообще очень мало каких-либо событий. Но это одна из лучших американских поэтесс. У меня обычная биография. Хотя, если подумать, то можно найти, какие-то «зацепки». Вот, кстати, у меня очень часто были сотрясения мозга. Последнее – более года назад. И два раза после этого у меня ненадолго отнималась речь, я не мог разговаривать. В 1989 и 1991-м годах. Слава Богу, что я нормально мыслю и еще что-то пишу! Это огромное счастье.

Если покопаться, то можно вспомнить и несколько интересных жизненных эпизодов… Я не авантюрист по характеру, но время от времени встреваю в какие-то авантюры.

Да взять хотя бы моих детей. При всей моей «немобильности» я постоянно с ними где-нибудь таскаюсь. Потому что так надо – им нужна пища для ума и развлечения.

И в отношениях с женщинами то же самое. Дает себя знать моя «немобильность». Но я всегда хотел иметь много детей… Их у меня пока трое. Правда, в этой сфере надо не переборщить, потому что очень важно еще и контролировать процесс воспитания...