Наша русифицированная попсня – это бродячий цирк

В стране, получившей независимость, главные союзники бывшей империи – чернь, маргиналы, люмпенизированный плебс..

Можно ли считать «перемогой» решение Интера вычистить из телевизора Яна Цапника? Вырезать из новогодней телепрограммы все сцены с рус. актером, получившим гонорар за роль «майора ДНР»? Того самого, что расхаживал по «пеплу четырехсот человек, сгоревших в одесском доме профсоюзов»?

Можно ли считать это победой? Как вы думаете?

Я думаю, нельзя. Четыре вещи беспокоят. Первая – это то, что наши спецслужбы почти проспали, и только «бдительные» зрители добились отправки Цапника во всеукраинский бан.

Во-вторых, есть подозрение, что рашиста специально пригласили на роль модератора новогоднего концерта. Для чего? А чтобы испортить «бендерам» новогоднюю ночь. Ибо трудно поверить в наивную неосведомленность бывших соратников Столяровой. Интер продолжает «нарываться», и это напрягает.

И третье. Цапник был лишь вишенкой на торте. И без него новогодняя программа «Остаемся зимовать» дохнула на зрителя холодом антиукраинизма. Эксперт Алексей Куринный подсчитал, что процент украинских песен в новогоднюю ночь на Интере составил от силы 7-8%. И прославились пением по-русски не только Билык, Куек и Козловский, но и дочь Назария Яремчука, которую выставили посмешищем. А как иначе объяснить то, что она пела репертуар Алсу? Это ли не провокация?

И, наконец. Все намного запущеннее, чем просто Интер.

На других каналах в Новогоднюю ночь было то же. И дело даже не в языке, не в золоченом блеске попсового унисекса, не в убогой музыке. Дьявол крылся в текстах. Порой откровенно похабных, вызывающих, рассчитанных на отрицательный Ай Кью. Условные лораки, потапы и лободы предлагали нам не париться, забыть о войне и смертях на фронте, и верить, что «семки решат все твои проблемки». «В Новый год ты мне от сосны, ты мне от сосны… отломи иголочку» - пели на канале М-1. И в клипе красочно показано кто, что и кому должен сделать. Воистину, как писал Оскар Уайлд «к цивилизации можно приобщаться двумя путями - через культуру и через разврат»».

И если к философии «русского мира» мы относимся с опаской, то роскошный русский разврат принимаем за милую душу. Очень хорошо идет под водку и оливье!

Тем более, что по внешнему виду он вроде бы не такой уж и русский. Ну какой из Киркорова или Лепса русский. Тем более из Кобзона! И одежки у многих вполне европейские, и причесочки – разве что барышни прикрывают срам кокошниками.

И замашки западной попсы старательно скопированы. И все в грандиозных масштабах – сотни голых василис, десятки байкеров и мачо в стиле Залдостанова-Расторгуева, да метросексуалы, одетые, в чем «деды воевали». Все как бы под Евровидение. Но европейского там, как в индийском кино: и сюжеты те же, и актеры белолицы, и вывески на английском, но азиатчина выпирает. Потому что Европа из всего этого старательно выветрена.

Вы заметили, в стране, где патриарх Кирилл грозит гееной огненной западным содомам и гоморрам, разврат на сцене оплачен и обласкан? Как же ж так? А Достоевский? А русские скрепы?

Закаленные в серном огне шоу-бизнеса, они только крепчают. Гламур ведь обратная сторона, а если точнее, прочная подкладка идеологии.

В благостные «нулевые» российский писатель Виктор Пелевин создал «вампирическую» теорию единства «гламура» и «дискурса» (т.е. идеологии) как примет диктатуры.

«Гламур это идеология анонимной диктатуры», - пишет он в книге «АмпирV». - «Дискурс есть разновидность гламура, а гламур есть разновидность дискурса. Это два столпа современной культуры. Их сущностью является маскировака и контроль и как следствие власть».

И не откажу себе в удовольствии процитировать дальше: «Гламур это переливающаяся игра беспредметных образов, которые получаются из дискурса при его выпаривании на огне сексуального возбуждения. А дискурс это мерцающая игра бессодержательных смыслов, которые получаются из гламура при его долгом томлении на огне черной зависти. Именно гламур вдыхает в дискурс жизненную силу и не дает ему усохнуть». Красиво сказано!

Империя, где у человека отбирается право на национальность, не может без гламура, не может без попсы и кича, уваривающего всех в одном котле до состояния однообразного пюре.

Дискурс, вбиваемый в головы русского мира, выжигает любую возможность других идей. Пустоты и заполняет гламур – ностальгия по золотой мишуре и шикарной жизни.

Прилипчивые мотивчики и дурные рифмы («снегири не гири» или там «джага-джага» из попсовой российской классики) засоряют мозги, «запечатывают» - как в в романе Альфреда Бестера «Человек без лица» - любой доступ для влияния извне, для «опасных» идей и убеждений. Он, этот блатняцко-шансонный и постельный вирусняк, приводит в неистовство толпы. Он доступен для тех, кто голоден, он легкоусваиваем и соблазнительно пахнет, как котлета в фастфуде. И как котлета наднационален. Он, как отрицание войны и смертей, как данайский дар мечты о всеобщем счастье под опекой Старшего брата.

Со старыми песнями о главном летел кремлевский борт в братскую Сирию. Но не долетел, и сирийцы так и не узнали, «хотят ли русские войны». И кому теперь в Алеппо шлифовать и полировать главный дискурс? Печалька.

Со времен Маркса мы знаем, что интересы нации предает буржуазия. Но история говорит о другом. В стране, получившей независимость, главные союзники бывшей империи – чернь, маргиналы, люмпенизированный плебс. Историк Бенжамин Андерсон, изучавший становление наций в Латинской Америке, детально описал, как Испанский двор через своих агентов поднимал восстания то пеонов, то чернокожих рабов, то индейцев – против республиканских правительств, отменивших рабство и уравнявших в правах сословия.

Вся беда молодых наций в том, что нарождающийся национализм требует самоотверженности вплоть до самоотречения, что он патетичен и беспощаден к трусам. А народу хочется мелких удовольствий – балаганов с говорящими собаками, лилипутов и бородатых женщин. В империях этого навалом.

У люмпена нет родины. Его родина везде, где звучит блатняк, Кобзон и Алсу. Его бунт легко успокоить песнями из серии «все, что было не со с мной, помню», утолить зависть светскими скандалами и создать атмосферу праздника пафосными кремлевскими концертами. Он не верит, что он пятая колонна. Он чувствует искусственность границ, ведь из-за них он лишен возможности созерцать великого Цапника!

«Я не знаю, может ли быть музыка без политики», - размышляла сама с собой Джамала.

Но ведь музыка и есть концентрированная политика. Разве не под Марсельезу люди шли на баррикады?

Современные националисты удивятся, но, похоже, европейские нации родились именно из музыки. И почти в одно и то же время. Историк Европы Норман Дэвис посвятил этой версии целый раздел в своей книге. «Музыканты, обращаясь к национальным фольклорным мелодиям и ритмам, создавали национальные стили, которым предстояло в будущем стать особыми приметами многочисленных национальных школ. Те народы, которые не могли обратиться ко всей Европе из-за языковых барьеров, обрели свой голос в концертных залах».

Великие композиторы и были первыми националистами.

Рождение наций началось под мазурки и полонезы Шопена, который «положил на ноты польскую историю» и по словам Шумана «спрятал в цветах ружья». Под «Венгерские рапсодии» Листа, музыку чехов Бедржиха Сметаны и Антонина Дворжака, норвежца Эдварда Грига, финна Яна Сибелиуса и датчанина Карла Нильсена… Там, в книге, очень длинный список, но мы можем добавить к нему и имена наших, украинских музыкальных гениев.

Именно «в мире оперы, - пишет Дэвис, - национальные мифы, соединяясь с грандиозной музыкой, породили музыкальные драмы невиданной силы. Публика буквально не могла пошевелиться, слушая «Кольцо Нибелунгов» Вагнера... и ей были уже безразличны исторические ошибки и смысл. И волшебство музыки было тем пронзительнее, чем невероятнее было либретто».

Культура всегда национальна. И даже националистична – уверен Бенжамин Андерсон. И если в ней нет национального – это трудно назвать культурой.

Разве не чувствуем мы этого, когда тысячами голосов поем национальный гимн?

«Исполнение гимна – это особый род общности современников, - восклицает Андерсон. - Как бы ни были банальны слова и заурядны музыкальные звучания, в этом пении есть переживание одновременности. В такие мгновения люди, совершенно друг другу незнакомые, произносят одни и те же стихи под одну и ту же мелодию. Это пение дает повод для унисонного соединения голосов, для отдающегося эхом физического осуществления» сообщества, которым является нация.

Убить национальную музыкальную культуру – это убить нацию. Музыканты и певцы, забывающие о своих корнях и долге ради мимолетного признания в бывшей метрополии – разве не преступники?

И дело даже не в языке, пишет Андерсон, а в том, куда, в какую сторону света поворачивается человек для молитвы. Где видит свою Мекку, куда стремится, чтобы реализоваться. И он только в том случае национальный певец, если его Мекка – столица его Родины.

Есть ли у нас такие? Да множество! Вот только продюсеры бьют поклоны не тем мощам…

Солист Парижской национальной оперы Василий Слипак, вернувшийся, чтобы умереть на Родине за ее независимость – он украинец. А Каролина Куек, отбывшая за славой в Москву – провинциалка, из тех, кого голландцы во времена империи называли «инландерс» – «рожденные в колонии».

Таких в метрополиях презирают, им не доверяют петь «песни о главном» потому, что они не пойдут умирать за царя с гимном на устах. Они приехали за баблом, их удел – развлекать публику. Свидетели позднего брежневизма в СССР помнят «всесоюзного чукчу» Кола Бельды с его музыкальным шедевром: «…пароход хорошо, паровоз хорошо, самолет ничего, а олени лучше». Вся страна над ним потешалась, а он всерьез думал, что великий певец.

Кем бы себя не считала наша русифицированная попсня, забывшая, где родилась и смешащая московских бояр неистребимым хохляцким акцентом, она по определению не может считаться украинской культурой. Она – заурядный бродячий цирк, без роду и племени, которому судьбой написано болтаться всю жизнь по белу свету и быть прочно забытым у себя на родине.

Евгений Якунов